На церемонии вручения Нобелевской премии в 1983 г. У Гол-
динг высказал мысль о том, насколько важно быть homo moralis —
человеком, «который не сможет убить себе подобного, или экс-
плуатировать, или ограбить другого» (цит. по: [7, с. 53]). Через два
года после вручения Нобелевской премии в интервью профессору
Джону Хаффендену У Голдинг сказал о своем отношении к рели-
гии следующее: «Я не могу не верить в Бога. Надеюсь, что жизни
после смерти не существует. Не думаю, что это важно — есть ли
жизнь после смерти или нет, если Бог существует... я никогда не
был способен не верить в Бога. Я не верю в себя, но я верю в Бога,
и более важная проблема — верит ли Бог в меня» (цит. по: [4]). Эти
две фразы писателя становятся в некотором роде ключом к пони-
манию того, как в романе «Повелитель мух» философские мысли
писателя сочетаются с идеями христианства.
В основу романа «Повелитель мух» легли наблюдения У Гол-
динга за поведением детей во время преподавания в школе Уолд-
створта в Солсбери после Второй мировой войны. Он не раз заме-
чал, как дети проявляли совсем, казалось бы, не детские страсти:
борьбу за лидерство, жестокость, агрессию. К писателю пришло
осознание того, что жестокие, разрушительные инстинкты дрем-
лют в каждом человеке с самого детства и ждут повода, чтобы
прорваться наружу. Сделав героями своего романа детей, которые,
освобождаясь от норм взрослого мира, совершают убийства, ав-
тор полемизирует с чрезвычайно привлекательной христианской
мыслью о том, что детство — это состояние невинного блаженства.
Одно из ее воплощений находим в 3-м стихе 18-й главы Евангелия
349
от Матфея: «...и сказал: истинно говорю вам, если не обратитесь
и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное» (Матф 18:3).
Исследователи по-разному определяют роман «Повелитель
мух»: притча, парабола, аллегория, философско-аллегорический
роман. Все исследователи сходятся во мнении, что роман содер-
жит фабульный и аллегорический уровни прочтения. В ходе тре-
тьей мировой войны самолет, на котором везли в эвакуацию груп-
пу мальчишек-школьников, терпит крушение на необитаемом
острове. Этот коралловый остров, опушенный пальмами, полный
фруктовых деревьев, цветов и птиц, в начале романа представ-
ляет собой райский блаженный уголок. Оставшиеся без родите-
лей мальчики пытаются построить цивилизацию на острове, но
она рассыпается в прах из-за греховной природы ребят, склонной
к жесткости и насилию. На втором, аллегорическом уровне роман
может быть прочитан как символическая притча о порочности
рода человеческого, изгнанного из райского сада.
Весь роман буквально пронизан библейской образностью.
Символично название книги. «Повелитель мух» — калька с древ-
нееврейского имени Баалъ-Зевув (зрЬ nu). Бааль-Зевув упомина-
ется в 4-й Книге Царств как божество филистимлян — «божество
Аккаронское» (4 Цар 1:3), т. е. божество, почитавшееся в Экроне
Аккароне; предположительно, филистимское именование древ-
него и современного портового города Акко). Как указывает
Г. В. Синило, «археологические находки XX в. подтвердили, что
в культе Бааль-Зевува действительно использовались идолы
в виде мух, покровителем которых считался этот бог» [6, с. 173].
В Новом Завете это имя стало ассоциироваться со злым духом,
«князем бесов». В частности, оно упоминается в Евангелии от
Матфея: «И дивился весь народ и говорил: не Сей ли Христос, Сын
Давидов? Фарисеи же, услышав сие, сказали: Он изгоняет бесов не
иначе, как силою веельзевула, князя бесовского» (Матф 12:23-
24). Постепенно в христианской традиции Веельзевул начинает
отождествляться с Сатаной — главным противником Бога, во-
площающим зло и толкающим человека на путь духовной гибели.
В западноевропейской литерауре Веельзевул предстает также как
ближайший сподвижник и военачальник Люцифера (Сатаны) —
например, в трагедиях голландских драматургов Г. Гроция «Adam
Exul» («Адам Изгнанный», 1601) и Й. ван ден Вондела «Люци-
фер» (1654) и «Адам в изгнании» (1664), а также в эпической поэ-
350
ме Дж. Милтона «Потерянный Рай» (1667). В романе «Повелитель
мух» отсутствует персонифицированный образ зла. Типичный
для христианской традиции образ Сатаны здесь осмысливается
нетрадиционно, воплощаясь в форме звериной, грозной силы,
дремлющей внутри человека.
Библейские мотивы читатель находит уже в первой главе ро-
мана. Христианская доктрина первородного греха утверждает, что
в результате грехопадения Адама и Евы каждый человек с рожде-
ния оказывается вовлеченным в борьбу добра и зла, унаследовав
предрасположенность к греху. В романе грехопадение обитателей
острова происходит в конце второй главы, когда появляется пер-
вая жертва — сгоревший в огне малыш, которого другие ребята
запомнили по багровому родимому пятну на лице. Таким образом,
в романе «Повелитель мух» идея о демоническом начале внутри че-
ловека смыкается с христианской доктриной первородного греха.
В Библии Господь посылает на землю своего Сына, Иисуса Хрис-
та, чтобы Тот искупил первородный грех крестными страданиями.
Искупительная жертва есть и в романе «Повелитель мух». Это Сай-
мон — персонаж, открывающий галерею голдинговских мистиков-
визионеров, святых-мучеников. Его имя содержит отсылку к обра-
зу апостола Петра, первое имя которого, как указывают Евангелия,
было Симон (Иоан 1:42). Кроме того, внешность Саймона напоми-
нает традиционный образ Иисуса Христа: аскетичное телосложе-
ние, темные длинные волосы, худое острое лицо. Его глубокие,
искренние вопросы — «Что самое нечистое на свете?» [3, с. 76],
«Что же можно еще сделать?» [3, с. 123] — по характеру схожи с во-
просами, которые задавал Иисус в Евангелии от Матфея: «Для чего
вы мыслите худое в сердцах ваших?» (Матф 9:4).
Антагонистом Саймона является Зверь, или Повелитель мух,
который фигурирует в романе в виде аморальной силы, скрыто
присутствующей в душе каждого человека. Поначалу в сознании
одного из малышей эта сила принимает вид змеи. Заинтригован-
ные ребята просят малыша: «Ну, расскажи нам про змея. — А те-
перь он уже говорит, это зверь. — Зверь? — Змей. Большущий.
Он сам видел» [3, с. 31]. Эта хтоническая ипостась дьявола впер-
вые встречается в третьей главе Книги Бытия, где, как мы пом-
ним, именно змей прельстил Еву вкусить запретный плод от Дре-
ва познания. Если в Библии Адам и Ева, вкусив запретный плод,
нарушают волю Господа, то в романе мальчики нарушают зара-
351
нее установленные ими же самими правила — строить шалаши,
поддерживать огонь в костре и порядок в лагере, что приводит
к утрате безмятежной жизни на острове.
Следующим олицетворением Повелителя мух в романе ста-
новится свиная голова на палке, которая воплощает силы смер-
ти и зла, вызывая у детей иррациональный страх. В ключевом
эпизоде 4-й главы — в сцене разговора Саймона с Повелителем
мух — Саймон демонстрирует внешнее сходство со страдающим
в Гефсиманском саду Иисусом Христом: «Саймон поднял лицо, из-
под тяжелых мокрых прядей посмотрел в небо» [3, с.122]; «лицо
было лишено выраженья, а возле рта и на подбородке запеклась
кровь» [3, с. 124].
В «Повелителе мух» Зверю сопутствуют маленькие, но же-
стокие приспешники зла — Джек Меридью, его соратник Роджер
и другие охотники. Изначально Джек Меридью и Роджер подчи-
няются правилам, установленным всеми детьми. Но, увлекшись
охотой, Джек Меридью и его соратники совершенно забывают про
костер. Дальше — хуже: Джек Меридью, завидуя авторитету Раль-
фа, отказывается подчиняться правилам и уходит вместе с други-
ми охотниками. Подобно Люциферу в христианской демонологии,
в романе Джек Меридью становится символом ослепленности
властью, символом гордыни, тщеславия и эгоизма. Ритуальный
танец, в котором ослепленные жаждой крови охотники кричат:
«Зверя — бей! Глотку — режь! Выпусти — кровь!» [3, с. 129], —
становится черной мессой, где хрупкого мистика-визионера Сай-
мона принимают за Зверя: «Толпа хлынула за ним, стекла со ска-
лы, на зверя налетели, его били, кусали, рвали. Слов не было, и не
было других движений — только рвущие когти и зубы» [3, с. 129].
Третьим воплощением Зверя на острове становится раска-
чивающееся на вершине горы тело мертвого парашютиста, ко-
торый для мальчиков является вещественным доказательством
существования Зверя. Именно Саймон становится тем, кто, не-
взирая на угрозы Повелителя мух, взбирается на гору и убежда-
ется, что Зверь «безвреден и жуток» [3, с. 125]. Саймон осознает,
что зло скрыто внутри человека: «Сколько бы Саймон ни думал
про этого зверя, его воображенью явственно рисовался чело-
век — героический и больной» [3, с. 88]. Герой спешит донести
эту истину до остальных, но гора становится для Саймона Гол-
гофой, по которой он передвигается, страдая и спотыкаясь от
352
усталости: «Саймон бросился вниз, у него подкашивались ноги,
он заставлял себя идти, но ковылял кое-как» [3, с. 125]. Подобно
Христу, Саймон принимает мученическую смерть от рук тех, до
кого он пытался донести истину. Сцена смерти передана писате-
лем с необыкновенной тонкостью и поэтичностью: «Медленно,
в бахромке любопытных блестящих существ, само — серебряный
очерк под взглядом вечных созвездий, мертвое тело Саймона
поплыло в открытое море» [3, с. 130-131]. Для остальных детей
смерть Саймона становится мощным толчком осознания своей
грешной природы; все они оплакивают смерть Саймона в конце
романа. С образом Саймона в роман входят мотивы Крестного
пути и жертвенной смерти.
С позиции деления персонажей по принципу бинарной оп-
позиции «добро - зло» особый интерес в романе вызывает образ
Ральфа. Перефразировав Ф. М. Достоевского, можно сказать, что
Ральф — это персонаж, в котором дьявол борется с Богом, а поле
битвы — сердце и душа Ральфа. Испытывая страшный голод,
Ральф и его друг Хрюша вливаются в лагерь Роджера, робко пыта-
ются напомнить ему о порядке и цивилизованности. Опьяненные
ритмом дикого ритуального танца охотников, Ральф и Роджер
становятся невольными участниками убийства Саймона, кото-
рого все принимают за Зверя. Ральф — единственный персонаж,
который на следующее утро осознает чудовищность содеянного.
«У Ральфа был такой голос, хриплый, убитый, что Хрюша сразу пе-
рестал махать. Он наклонился к Ральфу и ждал. Ральф, обнимая
рог, раскачивался из стороны в сторону. — Неужели ты не пони-
маешь, Хрюша? Что мы сделали...» [3, с. 132]. С образом Ральфа
в роман входит мотив осознания греха и раскаяния. Когда британ-
ский офицер, внезапно появившись в конце романа, словно deus
ex machina, спасает Ральфа от обезумевшего от власти Джека и его
соратников, Ральф, осознав трагичность произошедего вместе
с остальными ребятами, рыдает «над прежней невинностью, над
тем, как темна человеческая душа» [3, с. 170].
Несмотря на высокую оценку творчества Голдинга, крити-
ки нередко обвиняли писателя в том, что он смотрит на жизнь
с позиции тотального пессимизма. Как отмечает исследователь
Дэвид Андерсон, в «Повелителе мух» «...нет никакого счастливо-
го конца. ...Беды человеческие показаны здесь так, что ничто не
может ни смягчить их, ни облегчить» (цит. по: [7, с. 132]). Что мог
353
ответить на это замечание писатель? В упомянутой ранее книге
«Движущая цель» Уильям Голдинг с предельной искренностью
и прямотой сказал о себе: «Здесь нет мудреца, который принесет
вам очищенную мудрость. А есть стареющий романист, барахта-
ющийся во всех комплексах эпохи XX века, во всей путанице вер»
(цит. по: [7, с. 44]).